ВСЕЛЕННАЯ издавна влекла поэтов, писателей, живописцев. Музыкантов — менее, хотя никакого антагонизма меж­ду этими двумя бесконечными понятия­ми — музыка и космос — никогда не существовало. Иногда говорят о космичности музыки Баха или Моцарта, уподоб­ляя безграничность течения баховской мысли безграничности Вселенной или воз­вышенную гармонию моцартовских звуко­вых форм гармонии мироздания...

Эти сравнения идут не от самих компо­зиторов, а привнесены интерпретаторами последующих поколений. Для современно­го искусства космос — не метафора, ко­торой он оставался даже для Скрябина, ближе всех подошедшего к современной трактовке космической темы. Для современного искусства, космос — конкретная реальность, требующая от художников ак­тивного поиска новых средств выражения.

Георгий Дмитриев так характеризует за­мысел своей оратории «Космическая Рос­сия»: «Устремленность к звездам, космичность сознания — одна из наиболее вол­нующих особенностей русской художест­венной и научной мысли... Ломоносов и Тютчев, Лермонтов и Брюсов, Врубель и

Скрябин, Блок и Рерих, Циолковский, Вернадский и Королев — все они отрази­ли в своем творчестве эту завораживаю­щую прикованность духовного взора к космосу. Полет Юрия Алексеевича Гага­рина предстает в этом свете закономернейшим событием русской истории... Сло­вом, мне в моей оратории хотелось будто бы «панорамирующим» во времени взгля­дом... проследить, как великая Идея ста­новится Жизнью».

Историзм, связь с культурной нацио­нальной традицией — одна из наиболее привлекательных черт оратории. Г. Дмит­риев не только выбрал лучшее из отечест­венной литературно - поэтической «космонианы», но и скомпоновал тексты та­ким образом, что они обнаруживают уди­вительную пластику при переходе от эпо­хи к эпохе, от одного стиля к другому. При этом ломоносовский шедевр «Откры­лась бездна звезд полна» звучит как ло­гическое предвосхищение мыслей Циолков­ского...

Однако названное достоинство породи­ло и недостаток, поскольку текст времена­ми подавляет музыку. Создается впечат­ление, что его чересчур много и он не дает возможности развернуть симфонические фрагменты, которые в таком сочине­нии казались просто необходимыми. Из-за этого местами проигрывал, как ни па­радоксально, сам текст. Так, слова Мая­ковского «Вот уж действительно, что называется — пространство! Хоть руками щупай в 22 измерения» звучат как бы са­ми по себе, не подкрепленные звуковой картиной этого пространства. Ведь музы­ка, как никакое другое искусство, способно передать его живую осязаемость.

Вообще замысел сочинения — а это по сути первая советская оратория на подоб­ную тему — на каждом шагу ставил пе­ред композитором самые разные творче­ские задачи, часть из которых удалось ре­шить, часть, видимо, еще нет.

Безусловно удачен лирический эпизод на слова А. Фета — в нем высвечивается интимный ракурс восприятия Вселенной: человек не испуган и не преклоняется пе­ред ней, а заворожен ее таинственной глу­биной. В музыке — ступенчатый подъем тихой и спокойной хоровой темы, что олицетворяет бездонный купол неба, увле­кающий за собой человека.

Труднейший момент, который, на мой взгляд, тоже удался, — музыкальная пере­дача рассказа Гагарина. Тут нужна была совершенно особая вокальная интонация, и она была найдена.

«Космическую Россию» венчает ликую­щий финал. Здесь композитор впервые вводит чтеца, вероятно, с тем, чтобы под­черкнуть значительность текста, но, к со­жалению, голос практически неразличим в массивном оркестровом и хоровом по­токе.

Это несколько, может, общее впечатле­ние от заключительной хоровой фрески, которая вместе с эпиграфом, словно ги­гантским обручем, опоясывает это мону­ментальное сочинение.