Прошло немногим больше года с того дня, как 47-летний композитор Георгий Дмитриев был избран руководителем Московской композиторской организации — самой сложной в структуре союза: огромной по численности, вбирающей множество художественных направлений, сочетающей золотой фонд традиций с самыми неожиданными новациями, организации, где соседствуют лидеры мирового музыкального искусства и начи­нающие... То, что авторитет Дмитриева — творче­ский, деловой и просто человеческий — был нара­ботан им самим, подтвердили прямые тайные выборы на общем собрании москвичей, ставшие итогом свободной дискуссии и проведенные на альтернативной основе (на пост председателя баллотировалось шесть человек).

Итак, московская композиторская организация работает под руководством человека новой гене­рации. Демократичный по натуре, он не стесняется учиться на ходу и сразу многому: искусству соче­тать стратегию и тактику в жизни многосостав­ного к динамичного коллектива, тонко, интелли­гентно вести самые острые дискуссии, способ­ствовать атмосфере творческой раскованности, благожелательности, наконец, находить возмож­ности предоставления авторам равных прав для исполнения и публикации, для реализации инди­видуальных творческих планов. Насколько это удается, может засвидетельствовать один нема­ловажный факт: почувствовав себя «на ногах», Союз композиторов Москвы уже осенью 1989 года на общем собрании волей большинства получил статус самостоятельного.

Программа москвичей объемна и серьезна, ей предстоит не простой путь от декларирования к реализации, но Союз уже вступил на него. И может быть, в следующих материалах о его жизни мы прочитаем о том, что надежно работают новые рычаги распространения творчества московских композиторов и музыковедов, защиты их прав; что оправдал себя принцип самостоятельного приема новых членов; что динамика собственных, прямых связей с творческими организациями в Советском Союзе и за рубежом идет по восходя­щей... Что там еще? — свободное распоряжение средствами, а том числе в иностранной валюте, право выдвижения на Государственные премии,

почетные звания...

А пока — первый вопрос к председателю нового теперь Союза.

И. С. — Чем был продиктован этот шаг —  на отделение?

Г. Д. —  Только одним: абсолютным убеждением в том, что именно так мы сможем приблизиться к пони­манию каждого из членов нашего творческого Союза, к конкретному человеку. Чтобы членство в Союзе стало не формальностью, а творческим стимулом для каждого из наших коллег. Ведь до последнего вре­мени сохранялась старая психология отношений: гра­ница между «начальством» и пресловутым «рядовым членом», от которого ничего не зависит.

И. С. — И это порождало, как и во всей нашей жиз­ни, либо равнодушие, либо скептицизм?

Г. Д. — Так оно и было! Уверен, что старое уже невозможно. Стремление к самостоятельности про­низывает все поры нашей общественной жизни. Нашу самостоятельность, которая открывает возможность личной инициативы, мы теперь сможем подкреплять организационно и финансово. Нам не надо «испраши­вать разрешений».

Общество дает нам шанс, которого несколько лет назад просто реально не существовало: повлиять на экологию музыкальной культуры, создать для нее здоровую среду обитания. Это и есть та платформа, на которой, мне кажется, достижима наша консоли­дация. Именно консолидация творческих сил, не име­ющая ничего общего с «монолитной сплоченностью».

И. С. — Она подразумевает существенное обновле­ние работы?

Г. Д. — Безусловно. Я давно поддерживаю идею творческих объединений по стилистическим, эстети­ческим устремлениям. Когда люди объединяются именно по интересам, а иногда и по взаимным симпа­тиям, по общности задач, — атмосфера становится радостной и действительно творческой. Мы все устали от бюрократических пут, и, мне кажется, Союз наш избавляется от них. Скажем, у нас уже трудно прове­сти «заорганизованную дискуссию» (правда, мы должны еще овладеть и самим этим непростым искус­ством дискуссии). А личные амбиции, борьба за само­утверждение, за привилегии — все это необходимо сегодня оставить, с этим «наследством» мы не сдви­немся с места.

И. С. — Удалось ли за короткое время уже почув­ствовать «общее дыхание»?

Г. Д. — Ну, процесс этот не такой простой и быст­рый. Однако я ощущаю, как меняется уже настрое­ние: когда человек видит конечный результат своего труда — исполнение, публикацию, резонанс на них — и видит при этом, что идет не просто вал «озвученных произведений», что при отборе решают какие-то, если угодно, идеальные устремления, а не табель о рангах, не чье-то «решающее мнение», — он сам невольно вовлекается в этот процесс. Мне бы хоте­лось, чтобы в нашем Союзе стало нормой, когда ком­позитор радуется успеху своего коллеги, когда на премию, на звание выдвигают не себя, а других.

И. С. — Молодежь в этом процессе — вселяет в вас оптимизм?

Г. Д. — По большому счету—втянуть молодых в то, что мы затеяли, пока еще не удалось, и это для меня один из самых тревожных симптомов, потому что, как банально это ни звучит, но молодежь — это наше с вами будущее. Я бы сказал, что поколение шестиде­сятников (тех, кто «проявился» в 60-е годы) покреп­че, возможно, потому, что им удалось «перехватить» кислорода в начале пути, а нелегкое время закалило, научило драться за свои идеи, иметь четкую фило­софскую позицию. Среди молодых есть люди талант­ливые, и с точки зрения профессионализма, освоения «технического арсенала», поиска новых путей — здесь они чувствуют полнейшую свободу! Но они — то ли разобщены, то ли слишком прагматичны... Дух «идеализма», коллективность в добром понимании этого слова — им неведомы. При том, что у нас для молодежи создан режим наибольшего благоприятствия: возможность исполняться, своя молодежная комиссия, отстаивающая их интересы. Мне жаль, но я не вижу, чтобы эти акции пока что способствовали тому, чтобы именно они, молодые, будоражили Союз, были бы носителями новых идей, отстаивали их. Они скорее послушны, нежели инициативны.

Вы спросили об оптимизме. Нет, я по природе ско­рее пессимист. Ситуация в нашей культуре сейчас такова, что слой российской интеллигенции стал опасно тонок. В роли же потребителей — в вульгар­ном значении слова — выступает все большее число людей. Правда, в нашем композиторском Союзе отсутствует та тенденция «коммерциализации» и вся­кого рода «клубнички», которая захватила, к приме­ру, часть нашего кинематографа или театральных подмостков.

И. С. — Но тотальное наступление рока, так смер­тельно напугавшее мужей от «элитарного» искусства, действительно принесло в звучащий музыкаль­ный быт сомнительную «пену», в которой человек с развитым вкусом выделит для себя, скажем, А. Градского или Ж.Агузарову, «Аквариум» или «Наутилус Помпилиус», тогда как молодой человек с нулевым эстетическим опытом вынужден «глотать» весь этот «комплексный обед» (он же — завтрак и ужин), кото­рым кормит музыкальный эфир... Где же, по-вашему, тот маяк, который способен помочь нетренирован­ному пловцу в этой стихии?

Г. Д. — Видите ли, готовый рецепт здесь вряд ли возможен. Я же мог бы ответить так. Альтернативы процессу демократизации сегодня уже быть не может. Но сам этот процесс на первых порах влечет в своем потоке конгломерат явлений. Ведь сдержива­лось не только большое искусство, но и то, которое именуется «разлагающим». И сейчас, когда сняты все барьеры, в соревнование вступили оба эти полюса: элитарное (это точный смысл) искусство и кич. Кста­ти, боязнь, что стихия рок-культуры захлестнет все и вся, оказалась напрасной. Напротив, теперь и худож­ник и слушатель могут сами делать выбор. Или — делить симпатии, как многие это и делают. Словом, искусство неизбежно должно пройти естественный отбор. К счастью, у нас перестает существовать поня­тие «среднестатистический слушатель», мы начи­наем понимать, что для каждого жанра существует своя аудитория: публика Большого зала консервато­рии, или рок-фестивалей, или джаз-клуба, либо фольклора. И вот что примечательно: люди интел­лектуально, эстетически развитые, разбираются и в авангарде, и в классике, и в джазе, и в рок-культуре. То есть чем менее развит человек духовно, тем огра­ниченнее его привязанности, тем агрессивнее его неприятие других форм искусства.

И. С. — Вы считаете, что естественное бытование разных культур уже само может влиять на эстетичес­кое развитие людей (образование, пропаганду оста­вим пока в стороне)?

Г. Д. — Именно так. Я за естественное бытование музыкальных культур, за то, чтобы было покончено с «единовкусием». Кстати, не надо упускать из виду и то, что вслед за размежеванием практически неиз­бежно начинается процесс интеграции (на примере музыкантов это видно уже сегодня: в творчестве пре­ломляется множество стилистических и жанровых течений).

И. С. — И все-таки, мне кажется, еще очень робки общегосударственные шаги по оздоровлению культу­ры, в том числе музыкальной. В депутатском корпусе страны представлено не так мало композиторов и музыкантов, но пока что ни в правительстве, ни в Верховном Совете не сформирована платформа, призванная защищать, поощрять явления искусства, помогающая приобщать к ним широкий круг людей. Понятно, что все сфокусировано сейчас на экономи­ке, однако существует справедливое мнение о том, что процесс гуманизации общества также очень важен, и, упустив его вовсе из виду, можно лишиться самого объекта, на который призвана работать эконо­мика: человека (страстные призывы в Кремле Д. Лихачева, К. Лаврова, Е. Евтушенко были единичны и не имели «обратной связи»). Какова же связь Союза композиторов со своими депутатами, которых вы же и выбирали, — по прежней схеме «от общественных организаций»? Существует ли обсуждение в широкой композиторской среде депутатской деятельности по выработке общих концептуальных программ, могущих реально помочь деятелям культуры на местах?

Г. Д. — Вы знаете, мы все к моменту выборов не предвидели той роли, которую депутат получил в новых условиях вместе с мандатом. В то время мы просто не были готовы к теперешнему уровню демо­кратии, а значит и к проведению съезда. Так что выд­вижением депутатов занимался пленум правления СК СССР. Практически у нас в Верховном Совете оказался представлен генералитет. И вот, хотя у некоторых были интересные программы, но они до сих пор никак не обсуждались, не реализовались, и мы здесь, внутри Союза, не информированы о том, что же реально, практически делается депутатами, посланцами Союза для решения острых проблем культуры, главная из которых, как мне кажется, свя­зана с тем, как сделать культуру естественной составляющей жизни возможно большего числа людей.

И. С. — Я гак поняла вас, что подразделения Союза, получив самостоятельность, более энергично претворяют в жизнь свои программы — и без получе­ния «виз», и без генеральных директив? Не чувству­ете ли вы, однако, при таком вхождении их в жизнь некоего противодействия — в непонимании советской музыки, или хуже — в полном отсутствии интереса к ней?

Г. Д. — Аудитория у этой музыки действительно не слишком велика, хотя есть счастливые исключения. Но навязывать публике все то, что нам кажется достойным, с моей точки зрения, не только нельзя, но даже опасно. Именно потому обществен­ную миссию Союза композиторов я вижу шире, чем, скажем, пропаганда только советских сочинении.

Мне думается, должна быть активная, и во всех «службах», забота о музыкальном просвещении. Нельзя забывать, что мы — наследники классики, и, мне думается, приучать публику к новой музыке надо постепенно, как и вообще к большому и непростому для восприятия искусству музыки. Слушателя неис­кушенного следует вести к нему бережно и умно. Эта­лонным должен быть при этом и исполнительский уровень, и сама организация всего просветительского дела, качество программ, понимание слушательской психологии. Высокий профессионализм — только он может решить успех начинаний, в противном случае возможен даже обратный эффект.

И. С. — Последний фестиваль «Московская осень», уже одиннадцатый по счету, мне кажется, можно оце­нить как ступень в обозначенной вами проблеме. Он включал обзор музыки в гораздо большем, чем пре­жде, диапазоне, — вероятно, это была одна из при­чин того, что пустующих залов практически не было? А ряд программ прошел с аншлагом, и на них можно было видеть не только «привычный круг музыкантов». Это означает, что более строгий и объективный отбор работ, представленных на суд широкого слушателя, уже дает первые результаты?

Г. Д. — Вы знаете, я убежден вот в чем: одно дело — лаборатория композитора, другое — открытый концерт, где должны учитываться и интересы публи­ки. Мы только начинаем изучение ее запросов, но уже сейчас, в своих планах стараемся их учесть. Ближай­ший по времени фестиваль в апреле — «Музыкаль­ное наследие», где прозвучит музыка мало играе­мая и вовсе неизвестная, достойная, однако, всячес­кой пропаганды. Направленность такого фестиваля как раз просветительская. Вообще все наши «выходы на публику» мы стараемся строить на живом контакте со слушателями, с общественными течениями, с музыкальными обществами, стремимся идти в русле жизни (участие в подготовке международного форума «За выживание»).

И. С. — Итак, одно из слагаемых успеха —  сама «предлагаемая» музыка, ее направленность, здесь Союз, что называется, хозяин. Но с ней неразрывно связано и качество исполнения —  этого вопроса вы уже коснулись. Так вот, на примере того же последнего фестиваля «Московская осень» легко можно проследить: что выиграло от класса исполнения, а что — не просто проиграло, но не состоялось. Я думаю, многим надолго запомнятся блистательное духовое трио из Ленинграда — в инструментальной пьесе Р. Щедрина «Три пастуха», или исполнение Ф. Липсом Сонаты С Губайдулиной Et expecto для баяна, или духовные песнопения Н. Каретникова — именно в том подлинно духовном пении, как это выполнил Мужской вокальный ансамбль русской музыки. А с другой стороны, для меня как слушателя очевидна невозможность выноса на публику сочине­ний, где, скажем, слово — когда оно не просто основа сочинения, но оно уникально — по вине исполнителей остается «terra incognita». Так случилось, к сожале­нию, с хоровым произведением К. Волкова «Плач Аввакума». Те из слушателей, кто не знает наизусть текстов Аввакума (таково уж наше невежество!), сильно проиграли при знакомстве с новым сочинени­ем. И совсем уж неловко говорить о прописной исти­не — как теряет музыка от искажения стиля ее инто­нирования (солистка в «Литургических песнопениях» В. Рябова демонстрировала скорее контральтовую «марку» ГАБТа, нежели приводила слушателей к вере в подлинность духовной музыки в наши дни).

Я понимаю, в чем состоят объективные трудности проведения подобных фестивалей, концертов: должны быть энтузиасты-исполнители, энтузиасты-организаторы. Однако энтузиазм в качестве основного строительного материала для созда­ния «нового здания» не годится, не так ли? Имеет ли Союз — в планах, перспективах — расчет на получе­ние собственных исполнительских сил?

Г. Д. — С момента нашей самостоятельности мы получили право организовывать при Союзе исполни­тельские коллективы. Наши первые опыты — камер­ный театр танца «Содружество», два оперных кол­лектива. Могу сказать, что создание небольших инструментальных составов уже близко к реальному воплощению...

...И я почувствовала в тоне собеседника мень­шую, чем до того, уверенность. Поняв, что беседа приблизилась к черте, за которой — проблемы финансовые, а у молодого Союза пока не может быть тугого кошелька, поворачиваю в сторону возможных поисков опоры...

И. С. — То, что фундаментальные жанры искусства не могут жить полностью на самоокупаемости, само по себе не вызывает сомнений. Однако о том, что именно потому во всем мире и существуют те или иные формы меценатства (помимо государственных субсидий), говорить было не принято. Как найти у нас этих благородных меценатов?

Г. Д. — Вы знаете, все творческие союзы озабо­чены сейчас этой проблемой. И должен сказать, что новый министр культуры Н. Губенко разделяет нашу общую тревогу по поводу проекта обложения искус­ства налогами. Это очень опасное дело. Пример мно­гих развитых стран говорит о том, что те или иные предприятия могут и хотят вложить деньги в поддержку искусства, но эти средства свободны от обложения налогами — лишь тогда это взаимная выгода!

Как обстоят дела у нас? Приведу несколько примеров. При Союзе композиторов решено создать свой оркестр, свою филармонию. И вот уже на первых порах мы столкнулись с материальными трудностями. К счастью, не без участия Т. Н. Хренникова, нашелся спонсор, готовый финансировать это предприятие.

Спокоен я и за Московский музыкальный экспери­ментальный театр, которым руководит И. Катаев, — не только потому, что он в надежных руках отличного дирижера (Г. Проваторов), но и потому, что вложены в него солидные деньги. А вот другой интересный и уже ярко заявивший о себе театр — «Композитор» (режиссер Н. Кузнецов, дирижер В. Понькин), цен­ность которого всем нам понятна, ибо его реальные результаты говорили сами за себя на последней «Осени», — этот коллектив сплошь и рядом наты­кается на финансовые затруднения.

Еще примеры. По инициативе Министерства куль­туры РСФСР было начато «внедрение» (!) наиболее ярких работ московских авторов в программы рос­сийских симфонических оркестров. Надо бы радо­ваться, что музыка москвичей начинает все шире зву­чать в других городах. Но у меня ощущение, что дири­жеры местных оркестров стремятся нередко отде­латься «малой кровью», предпочитая исполнять те сочинения, которые можно «сделать» с двух-трех репетиций. Мне думается, это мероприятие — из раз­ряда «галочных». А вот о чем я и мои коллеги всегда будут с благодарностью вспоминать, так это работа с Свердловской филармонией, когда ее возглавлял В. С. Демьяненко. Там, в Свердловске не было исключением, когда премьеры новой музыки шли при пол­ных залах. А в Смоленске несколько предприятий содержат оркестр русских народных инструментов, возглавляемый известным дирижером В. Дубров­ским, давая тем самым урок столице в организации концертной жизни.

От филармонии Союза композиторов СССР, коне­чно же, композиторы ждут многого. Но она должна стать эффективным рычагом просвещения, а не обслуживающим эшелоном Союза. В противном слу­чае вся затея будет напрасной.

И. С. — Не считаете ли вы, что печать, телевидение — пока слабые помощники ваших начинаний? И что достойная и регулярная реклама — по отношению к академической музыке — у нас в ряду дефицита?

Г. Д. — Я бы ответил так: публикации интересны тому или иному субъекту избирательно, по существу, а не по форме. Конечно, хорошая форма всегда лучше плохой, но я хочу подчеркнуть, что сам факт публикаций, содержащих анализ, либо информацию, либо рекламу явлений не слишком популярных, уже полезен, ибо в большей или меньшей степени может возбудить к этим явлениям интерес. Беда у нас в том, что средствами массовой информации недооцени­вается роль материалов, связанных с пропагандой музыки. Все сейчас озабочены поиском «жареного» — всякого рода сенсаций, альтернативных мнений и т. д. Вместо того чтобы вести спокойную и серьезную профессиональную работу над воспитанием вкуса. Что же до рекламы, то на том профессиональном уровне, без которого лучше не выходить в эфир и на афишные стенды, ее пока не видно, так что это — из области мечтаний.

И. С. — Союз композиторов Москвы начал выпуск новой газеты. Впрочем, застрельщиком создания своего издательского органа, как и многих других самостоятельных акций, выступил в свое время Союз композиторов РСФСР. Его газетные «листки», как известно, хорошо расходятся, а торгуют ими не только в Доме композиторов, но и на улицах. Видите ли вы вашу московскую газету с таким реноме, делаете ли на нее ставку в плане выхода к многочи­сленным любителям музыки?

Г. Д. — Конечно, мы постараемся сделать ее прак­тическим помощником в наших делах. Но она не имеет пока регулярности, и, честно говоря, держится, как и многие наши начинания, на том же энтузиазме нескольких людей...

...И мы говорим еще о многом, что составляет сегодня заботы московского Союза композиторов: о жизни произведений после парадных фестивальных «отчетов» и об отсутствии прочных связей с яркими исполнительскими силами (с гру­стью «вычитаешь» из счета имена уехавших); о коренном улучшении деятельности Центрмузинформа, призванного работать на музыкальную культуру (и мечтается о броской и широковеща­тельной рекламе, о собственной типографии, о своих музыкальных менеджерах)... Мы говорим о том, что динамика прогресса в начинаниях моло­дого Союза не всегда идет рядом с организацион­ной четкостью (и задаешься вопросом: почему так устойчива у нас система «обезличенной оплаты», когда и равнодушный, и инициативный получают в равных долях?!) ...И о том, что, наверное, хоро­шо, когда новое правление Союза, представля­ющее крупных наших музыкантов, — не послуш­ное орудие в руках председателя, но досадно, однако, когда поворот к прогрессивным переме­нам начинает буксовать, ибо позиция осторожно­сти еще живет в Доме на улице Неждановой, 8/10...

Г. Д. — Плюрализм отнюдь не обязательно ведет к расколу на группировки. Но то, что двери наших «ка­бинетов» открыты, что темы совещаний нередко задают сами же собравшиеся, что, получив самосто­ятельность, москвичи расширяют контакты с другими городами и зарубежными странами (надеюсь, это покажут слушателям наши последующие фестивали) — все это говорит о больших возможностях людей, если их объединяет интерес.

И. С. — Вас не пугает, что энергичная деловая про­грамма «оторвет» вас от творчества?

Г. Д. — Жизнь моя, действительно, осложнилась, но, знаете, я и до сих пор не был избалован комфор­том — комфортом для работы. И потом: ведь душа растет не только в контактах с самим собой, в твоей личной лаборатории, она растет в окружении живых и разных людей, ситуаций, в нашей с вами жизни. Что сейчас? Закончил кантату «Стенька Разин» (по Цве­таевой) для солистов, ансамбля ударных и магнито­фонной ленты, в работе — киномузыка, произведе­ния для детей. Продолжаю опыты в жанре духовной хоровой музыки.

Эта ипостась творчества Дмитриева для меня как слушателя неожиданна. Правда, на последней «Осени» автор, приучивший нас к тому, что в его произведениях превалирует социальная тема (пусть выраженная метафорично или в истори­ческом ракурсе), предстал перед нами в новом свете. Рядом с последним своим симфоническим полотном (Третья симфония) показал сочинение, написанное на канонические русские церковные тексты.

И. С. — Сейчас, на фоне возрождения духовных ценностей, усиления интереса к ним, существует и параллельный процесс «подыгрывания моде». Вас не смущает возможность подобного «обвинения»?

Г. Д. — Здесь мне ответить не трудно. Сочинение, только что прозвучавшее, датировано 1974 годом. Что же до новых работ в жанре духовной музыки, то они — как раз в русле моих ощущений того, что проис­ходит именно сегодня. Сейчас, когда публицистика заполнила все газеты, журналы, каналы телевидения (что само по себе есть знамение времени, и в чем мы все нуждаемся), тем не менее внутренне, чисто твор­чески я вдруг почувствовал потребность и даже актуальность обращения к абсолютным ценностям: таким, как жизнь души, нравственные основы челове­ческого существования — вне привязанности к «сю­жету». Традиции русской духовной музыки мало раз­виты у нас, к сожалению. Они ждут продолжения.

И. С. — И последний вопрос. В связи с тем, что по новой структуре Союза композиторов СССР вы вхо­дите в число семи рабочих его секретарей, не повли­яет ли это на «ущемление» председательских полно­мочий в Союзе Москвы?

Г. Д. — Поскольку я был избран собранием москви­чей, я считаю абсолютно невозможным отойти от обя­занностей, на которые согласился. И потом, задачи деятельности в Союзе СССР и Москвы, круг вопросов во многом едины. Не говоря уже о том, что работа в большом Союзе кратковременная — только до бли­жайшего съезда, когда будут проведены выборы (это через год).

Когда я начинал свою деятельность в московском Союзе, я не думал, что реформы, задуманные нами, пойдут по всему большому композиторскому фронту — во всех регионах и городах, и потому надежда на успех тогда не была столь объективно подкреплена. Сейчас — уже с нынешнего года — меняется не только структура всего нашего творческого Союза, меняются формы его работы и функции. Мне бы хоте­лось подойти к съезду СК СССР и с новым опытом начинаний москвичей, и с новыми их достижениями. Я думаю, процесс обновления уже необратим.