Бурным оказалось от­четно-выборное собрание Московской композитор­ской организации. Во Всесо­юзном Доме композиторов шел откровенный обмен мнениями, звучала острая критика, высказывались не­ординарные предложения. Шесть кандидатов претен­довали на пост председа­теля правления. Каждый из них выступил со своей про­граммой. В результате тай­ного голосования победу одержал Георгий Петрович Дмитриев — композитор, за­воевавший за последнее время авторитет не только интересными произведениями, но и активной общественной деятельностью. Вот что рассказал новый председатель правления Московской композитор­ской организации нашему корреспонденту.

И наш Союз, как показало отчетно-выборное собрание, смело, хотя и с некоторым опозданием по сравнению с коллегами по искусству, вы­шел на демократические рубе­жи. Энергия гласности проде­монстрировала свою привлека­тельность и свою силу. Все это так. Однако сегодня наше об­щество в целом находятся на том этапе, когда ограничиваться лишь эйфорией гласности значит снова отставать от запросов времени. Сейчас, я уверен, настал момент, требу­ющий от каждого из нас конкретных действий. А для того, чтобы эти действия, были эффективны­ми, полезными и конструктив­ными, необходима консолида­ция всех наших сил. Конечно, этому будет способствовать начавшееся оздоровление ат­мосферы в Союзе. Под консо­лидацией я понимаю не какое-то единообразие стилистичес­ких или жанровых привязанно­стей, не нормативность эстети­ки, а, наоборот, признание за каждым членом Союза права на индивидуальность, на лич­ностные позиции и пристрас­тия. И в то же время личный выбор должен способствовать подъему жизнедеятельности Союза, решению общих и важ­нейших задач, выдвигаемых перед нами столь ответствен­ным периодом в развитии на­шего искусства.

В последнее время мы, кажется, нашли в себе мужество признать, что наша музыкаль­ная культура в немалой степени затормозилась, отстала от запросов сегодняшнего дня, во многом растеряла связи с аудиторией. Констатация сама по себе горькая волнующая каждого музыканта.

Я считаю, что причины сло­жившегося положения еще не проанализированы у нас в до­статочной степени. Не претен­дуя на исчерпывающий обзор, позволю себе остановиться на некоторых моментах, разных и по значению, и по времени.

Удар, нанесенный крестьянству, тяжко отозвался на судьбах страны. Это огромная трагедия, последствия которой мы ощущаем не только в эко­номике, не только в нравствен­ной сфере, но и в музыкальном искусстве. Плодоносные пласты русского фольклора, фольклора разных республик не могли не пострадать одно­временно с носителями народного искусства, и это оказалось на состоянии музыкальной культуры в целом. Была уни­чтожена почва, на которой ро­ждались семена будущего, и в результате возник некий ваку­ум, совершенно неотвратимо заполнявшийся сорняками.

Далее. На протяжении десятилетий из музыкального процесса был выведен древней­шей пласт нашего искусства — тысячелетняя традиция духов­ной музыки. Мы недооцени­ваем степень воздействия этого явления не только на ис­торию нашей музыки, но и на эстетическое воспитание, не говоря уже просто об осозна­нии своих национальных кор­ней. Ведь духовная музыка — это не просто шедевры, кото­рые теперь к нам понемногу возвращаются, вызывая огромный интерес. В прошлые времена это была и практика повсеместного и постоянного музицирования. Это была своего рода народная школа музыкальной грамотности, даже если музыка просто вос­принималась на слух. Последо-вавшая нигилистическая поли­тика тоже несла негативные плоды, тоже способствовала опасному вакууму, о котором я упоминал. Мало того, охрани­тельный подход формировал искаженное представление о русской музыке. Со школьной скамьи усваивалась мысль, что отечественная музыкальная культура ведет свой отсчет с великого Глинки, то есть с начала XIX века. Здесь мне вспоминается разговор в США с одним английским профессором, который с уверенностью гово­рил, что видит много общего между русской и американской музыкой, поскольку «и та и другая возникли в XIX веке».

Как видим, заблуждение весьма распространенное...

Это, конечно, лишь некоторые исторические причины нашей стагнации. Сюда можно добавить и промахи в организации концертной деятельности, и состояние дел в общеобразовательной школе, и ошибки в воспитании композиторов, музыковедов, исполнителей. Словом, нере­шенных проблем гораздо боль­ше, чем я сейчас называю. Хочу оговориться и подчерк­нуть, что все это вовсе не отри­цает наличия хорошо извест­ных достижений в композитор­ской, исполнительской и иных сферах.

Mне кажется, благородные задачи подъема музыкальной культуры, возрождения забы­того, открытия утраченного — такие задачи создают естественную платформу для сплочения композиторских сил независимо от эстетических взгля­дов, стилевых и жанровых при­страстий. И это одновременно способствовало бы преодолению наших внутренних бед. Одна из этих бед, приведших к падению нашего авторитета в общественном мнении, заклю­чается в том, что Союз долгое время занимался лишь соб­ственными проблемами. (По­рой, правда, мы слышали в наш адрес и несправедливые упреки.) Скажем, мы сосредо­тачивали внимание на пропа­ганде и распространении со­ветской музыки. Конечно, это важное и нужное дело, потому что советская музыка — уникальное, неповторимое явление. Но нельзя, мне думается, заботиться о процветании од­ной ветви, в то время как дру­гие остаются в запущенном со­стоянии. Когда в запущенном состоянии сам ствол, корни и окружающая почва. Стараясь создать для советской музыки какие-то приоритетные усло­вия, мы вольно или невольно ведем речь о создании для нее какой-то искусственной среды обитания. И решить такую от­дельную задачу, я думаю, просто невозможно. Надо заботиться о процветании  всей музыкальной культуры, и тогда самым естественным образом прекрасная плодоносная ветвь — советская музыка — сама по себе окрепнет.

Теперь мне бы хотелось сказать вот о чем. Подъем музыкальной культуры невозможен без открытия в полном объеме истории советской музыки. Мы знаем, какие непростительные перекосы существо­вали в этой области. И получи­лось так, что накопилось до­статочно много белых пятен, спорных моментов в трактовке музыкальных явлений. Одна из причин — попросту в отсут­ствии документальной основы, потому что архивы композито­ров и всей нашей организации разобщены, ничего здесь не учтено, не систематизировано, не введено в научный обиход. Эта задача и Союза в целом, и его республиканских отделе­ний, и такой его мощной орга­низации, как московская. Не­обходимо создать архивы-хра­нилища, в которых постоянно накапливались бы материалы не только о прошлом нашей музыки, но и о том, что происходит сейчас. Ведь через де­сять — пятнадцать лет наши дни тоже станут историей, если сохранится нынешняя си­туация, мы опять многого не досчитаемся. Так что, мне ка­жется, при Центрмузинформе должно быть создано хранили­ще, куда бы поступали мате­риалы композиторов, музыко­ведов, чтобы они обрабатыва­лись, чтобы ученые, историки могли пользоваться накоплен­ным богатством. Такой фонд будет питать исследователь­скую и практическую работу. Ведь сейчас интерес к прошлому советской музыки очень велик повсюду. Можно вспомнить, каким событием стало исполнение на последней «Московской осени» Тринадцатой симфонии Николая Яковлевича Мясковского. На словах мы всегда отдавали должное этому композитору, но какова живая жизнь его наследия? Упомянутая симфония не звучала давным-давно. Еще несколько лет назад мы, мо­жет быть, не смогли бы вос­принять ее так, как сегодня, когда мы слышим в ней предо­щущение трагедии 1937 года, горестные раздумья честного, совестливого художника. Сам Мясковский говорил, что сим­фония субъективна, но это, я бы сказал, объективная субъ­ективность — и вот только сейчас нам становится понятен смысл музыки этого произве­дения.

Я уж не говорю, что есть со­вершенно забытые имена. И это не только композиторы Москвы, не только музыка, скажем, Мосолова или Рославца, которые сейчас необы­чайно популярны на Западе. Некоторое время назад прихо­дила ко мне племянница Рославца, пожилая женщину жи­вущая в Запорожье, она рас­сказывала, что в свое время предлагала какие-то остатки архива Рославца Музею музы­кальной культуры. Последо­вал отказ: «Это представитель вредного направления в му­зыке и в таком качестве его бу­маги интереса не представля­ют». А основная часть архива Рославца после смерти композитора была попросту уничтожена, после смерти композитора ею попросту оклеили стены. В энциклопедиях же мы читаем, что одновременно с Шёнбергом Рославец создал совершенно оригинальную систему композиторской техники. Учение Шенберга победоносно обошло весь мир и оказало влияние на музыку XX века. А что касается Николая Рославца, то даже мы, музыканты, толком не знаем, в чем суть его системы и какие произве­дения им созданы. Я могу наз­вать и имя Семена Панченко. Этот композитор, как можно узнать из обрывочных сведе­ний, был личным другом Бло­ка, видным специалистом в об­ласти церковной музыки. Год смерти — 1937-й, место смерти неизвестно. Каково наследие этого музыканта, остается только догадываться. Такое неведение непростительно.

Еще одна ветвь отечествен­ной музыки развивалась в за­рубежье. Мы и тут обязаны ликвидировать белые пятна, вспомнить сейчас имена совер­шенно забытые. Например, Владимир Иванович Поль, который организовал Русскую консерваторию в Париже. Ученик Танеева и одновременно Николая Николаевича Ге — это школа русской интел­лигенции и ветвь русской куль­туры. Я убежден, что в его архиве могут быть интересней­шие открытия. А в Соединен­ных Штатах хранится архив Артура Лурье, известного ком­позитора, с которым связаны многие события нашей худо­жественной жизни предрево­люционной поры и первых по­слеоктябрьских лет. Слабо изучено наследие Гречанино­ва, | несколько десятилетий прожившего в США. Можно назвать и представителей бо­лее молодого поколения, на­пример, выходца из Петер­бурга Владимира Усачевского, который стал в США пионе­ром электронной музыки, но никогда не порывал связей с русской культурой.

Мне кажется, такая изыска­тельская работа приведет к бо­лее полному взгляду на исто­рию советской музыки. Речь идет не о том, чтобы низвергнуть какие-то авторитеты, хотя момент известной переоценки обязательно наступит. Речь идет о том, чтобы воскре­сить, вывести из небытия и ввести в обиход то, что утра­чено и что еще можно спасти. Каждая находка обязательно даст перспективный результат. Когда мы в 60-е годы болезнен­но реагировали на модернистские увлечения некоторой ча­сти молодежи, критики осно­вывались на ложной посылке, что все это приходит к нам с буржуазного Запада и пи­тается только оттуда. Но если бы мы лучше знали свою исто­рию, если бы мы знали в тот момент Филонова, Малевича, музыку 20-х годов, того же Рославца, мы не были бы столь ограниченны в своих представлениях и понимали, что это ор­ганичное явление нашей музы­ки. Словом, такой взгляд очень важен.

Чрезвычайно важна еще одна глобальная проблема — процесс профессиональной подготовки композиторов и музыковедов. С радостью от­мечаю, что один из последних пленумов Союза композито­ров СССР был посвящен по­становке музыкального обуче­ния в общеобразовательной школе. Это важнейшая об­ласть нашей художественной жизни. Но я что-то не припомню никаких серьезных акций Союза композиторов, посвя­щенных непосредственно вос­питанию молодых композиторов и музыковедов. Целый ряд наших известнейших коллег преподает в консерваториях и других вузах. Но как-то так по­лучается, что это две несопри­касающихся ветви — консерва­тория сама по себе, а Союз сам по себе. И вот приходят к нам молодые музыканты, воспи­танные нашими коллегами, и мы сидим здесь, разводим го­рестно руками и говорим — ну, что ж, это достаточно бесцвет­но, серо, неинтересно... При­мем или не примем? Мы до сих пор не осознаем, что это тоже наша сфера ответственности, наша забота. В самом деле, как мы   могли допустить, чтобы в головном вузе России, на кафедре Гнесинского института преподавали сочинение люди, которых даже не приняли в Союз композиторов! Боясь обидеть ту или иную фигуру, мы предпочитали позицию невмешательства. На что же мы в таком случае обрекаем будущее нашего Союза, что бы будем делать с неквалифицированным пополнением? Прекрасно, что сейчас эту кафедру возглавил Кирилл Волков, композитор с оригинальными идеями, очень хороший инициативный музыкант. Дело надо поправлять.

Бюрократические формы в педагогике заставили уйти из консерватории первоклассных мастеров. Могу назвать Родиона Константиновича Щедрина, Андрея Яковлевича Эшпая, Альфреда Гарриевича Шнитке. Их можно понять. Сама организация процесса обучения непомерно жесткая, она так регламентирует людей, решившихся на благородное и нужное обществу дело, что зачастую они не желают выдерживать подобного рода пресс. А почему Эдисон Васильевич Денисов ведет в Московской консерватории только инструментовку? Уверен, что нашлись бы многие студенты, которые с радостью пошли бы именно к нему в класс сочинения. Именно в Союзе следует серьезно обсудить процесс воспитания композиторов и музыковедов, найти какие-то новые гибкие формы — то ли школы мастерства, то ли кратковременные семинары, которые вели бы крупные мастера. С полной убежденностью готов утверждать, что воспитание заключается не в том, что мастер научит определенным приемам – как надо писать для оркестра, или как надо делать модуляцию, или строить форму. Воспитывает прежде всего общение на высоком интеллигентном уровне. Когда Стравинский приходил к Римскому-Корсакову, они пили чай и беседовали об оркестре, и это, думаю, дало Стравинскому больше, чем решение сотен задач по гармонизации, по кантус фирмус и так далее, хотя я, конечно, не отрицаю полезности профессиональных упражнений.

Следует сказать и о недоста­точно еще раскрытой обще­ственной роли музыковедов, что, на мой взгляд, напрямую связано с их не всегда уютным самочувствием в рамках Со­юза. Не секрет ведь, что на му­зыковедов долгое время смо­трели (да и сейчас кое-где смотрят как на некое «приложение» по отношению к компози­торам… Необходимо признать за музыковедами право на самостоятельность и специфичность творческих интересов, что вытекает из существа их деятельности, и распростра­нить их интеллектуально-твор­ческий потенциал на решение не только научных, но и обще­ственных проблем музыкаль­ной жизни.

Обращаясь к решению важ­нейших задач художественной жизни, наш Союз тем самым повернулся бы лицом к широ­кой общественности. А без Со­юза многие из этих задач ре­шить невозможно, потому что в композиторской организации сосредоточены самые автори­тетные силы советской музы­кальной культуры — компози­торы и музыковеды. Конечно, мы должны действовать в тес­ном контакте и с министер­ством культуры, и с Музы­кальным обществом, и с на­шими друзьями-исполнителя­ми. Союз композиторов должен стать крупной общественной силой, проявить активность, смелость, решительность. Тогда укрепится авторитет не только талантливых создателей музыки (он всегда был высок), но и композиторской организации в целом.

В этой связи я мог бы затронуть и такой острый вопрос, волнующий именно москов­ских музыкантов и любителей музыки, как строительство концертных залов, в которых наша столица очень и очень нуждается. Честно сказать, тут я даже не могу высказать окон­чательной точки зрения. По той простой причине, что на сегодняшний день не хватает исчерпывающей информации. Имеется план строительства в Москве современного кон­цертного зала по типу лейпцигского «Гевандхауза». Отлич­ная инициатива! Но до сих пор отсутствует ясность — будет строиться такой зал или нет...

Важнейшее место в деятель­ности Союза должны занять вопросы социального развития нашей организации. Тут речи идет не о каких-то особых при­вилегиях. Однако необходимо осознать   такой, например, простой факт: если у завод­ского рабочего, служащего есть на предприятии собствен­ное рабочее место, то компо­зитор   работает дома, ему нужна тишина, нужен инстру­мент, и при этом желательно, чтобч под локоть не толкали дети, чтобы этажом выше не гремел телевизор, чтобы не раздавались телефонные звон­ки. Так что вопрос бытовых условий для членов нашего союза очень важен, потому что он напрямую связан, с творческой отдачей. Надо признать, что какой-то комплексной социальной политикой Союз в этом плане пока не располагает, хотя делается немало – у нас есть прекрасные дома творчества, создаются новые, и все-таки нет у нас определенной и четкой перспективы.

Деятельность творческих комиссий — основа повседнев­ной деятельности Союза. Се­годня комиссии формируются по жанровому признаку. Такой принцип имеет право на суще­ствование. Но мне все-таки ка­жется, что эта привычная форма во многом себя исчер­пала. Как правило, господ­ствует неизменный шаблон: собирается группа композито­ров, один показывает свое произведение, потом происхо­дит так называемое обсужде­ние — друзья похваливают, иногда кто-то выступает с кри­тикой, но главное, что из этого больше ничего не следует. Пришла пора обогатить ра­боту наших комиссий, насы­тить ее такими формами, как семинары по специальным темам, широкие смотры, школы мастерства, предусматрива­ющие обмен опытом, выезд­ные заседания, встречи с ис­полнителями, ознакомление с творчеством зарубежных кол­лег, просмотр видеофильмов. Но помимо того жизнь требует и рождения свободных (вне за­висимости от жанра) творчес­ких   объединений, которые формировались бы на основе единой эстетической платфор­мы, по стилистическим при­страстиям, наконец, даже по принципу дружеской приязни. Опыт такого объединения у нас есть — это лаборатория третьего направления. Ее ос­новополагающий принцип — синтез серьезных и популяр­ных жанров. Члены лаборато­рии твердо верят в свою идею. По-моему, это пример жизнеспособного творческого организма. Вот нечто подобное может существовать и на совершенно другой основе. Тут я могу вспомнить пример анек­дотического свойства. В Венг­рии мне рассказывали про объ­единение «180». Мне объясни­ли, что в эту группу может войти любой композитор... чей рост превышает один метр восемьдесят сантиметров! Шутка, конечно. Но почему мы всегда так уныло серьезны и считаем, что если собрались что-то обсуждать, то это должно быть строго регламен­тировано и потому скучнова­то? Я за новые творческие объединения — пусть они воз­никают снизу, доказывают свою жизнеспособность, открыто декларируют свои худо­жественные программы. Так было у нас в стране еще в 20-е годы и принесло плодотвор­ные результаты.

Уже практика первых дней моей работы в новом качестве заставила задуматься о бли­жайших конкретных действи­ях. По-видимому, нам надо ре­шать вопрос о создании по­мимо Всесоюзного Дома ком­позиторов (это межреспубли­канская площадка), спе­циально   московского музы­кального центра, где звучала бы музыка москвичей, проис­ходило бы общение столичных музыкантов. Быть может, взять в аренду какой-нибудь клуб, а может быть, отрестав­рировать с этой целью забро­шенную церковь. Дело это вполне реальное, так как нам согласен помочь Музыкальный фонд РСФСР. Актуальным представляется и создание Московского музыкально-информационного вестника. Тут нашли бы место сообщения о новых сочинениях москвичей, решения правления, информация о текущей жизни, о кон­курсах, высказывания членов Союза по творческим и орга­низационным вопросам. Не оставляя этой идеи, мы сейчас с радостью используем любез­ное предложение «Российской музыкальной газеты», предо­ставившей нам свое покрови­тельство. Таковы, в самых об­щих чертах, мои намерения в качестве председателя правле­ния Московской композитор­ской организации, намерения, которые я надеюсь осуще­ствить с помощью моих друзей и коллег. Но уже сейчас соз­наю, что сама жизнь, бурная и непредсказуемая, выдвинет множество новых проблем...